Документальная повесть Юрия Васильевича Сальникова "Мои милые предки". Страница 16

(Начало на странице 15)

Потом важный начальник станции в красной фуражке бил в колокол, разрешая машинисту ехать дальше, паровоз гудел и начинал опять двигаться, лязгая, за ним устремлялись вагоны и катились всё быстрее, быстрее, и вот уже последний проскакивал и уходил в тёмную ночь, маяча задним красным фонариком. Делалось снова тихо и совсем темно, и словно грустно, только ласково шептались в темноте листья высоких деревьев. А мы не спеша, возвращались к лежащему в отдалении городку, слабо мерцавшему в ночи редкими огоньками, не было и в помине тогда тут электричества, поэтому окна светились лишь там, где кто-то на короткое время зажигал керосиновую лампу.

Водили меня, несомненно, и в дедушкину церковь. Но - грешен и каюсь! - ни церковь, ни дедушкин образ в ней не остались в памяти. Однако в сердце - и это тоже, несомненно! - отложилось что-то светлое и доброе, иначе и не могло быть, потому что при отсутствии фанатического внимания к дедушкиной службе, ни у кого в их семье, да и у моих мамы с папой, никогда не возникало и намека на непочтительное отношение к религии или к Богу. Никто из папиных сестёр и братьев, как и он, не сделались верующими. В этом сыграла свою роль, скорее всего, и та атмосфера воинствующего атеизма, которую насильственно навязали всей стране воинствующие безбожники-большевики, безжалостно преследующие верующих. Однако в дедушкином доме попытки родителей привлечь детей к неуклонному соблюдению старообрядческих обычаев наталкивались на сопротивление молодежи ещё и задолго до революции. И говорят, сопротивлялся первым папа, которого дедушка вынуждал петь в церковном хоре, у папы был прекрасный сильный голос и хороший слух. Но его привлекала сильнее наука, математика, техника, почему он и поехал учиться в Томск. Говорят так же, что папа постоянно заступался за младших сестрёнок, когда их уж слишком строго заставляли поститься, чуть ли не в ущерб здоровью.

Надо, однако, отдать должное и дедушке с бабушкой - их благоразумию и здравому смыслу, который позволил им понять, что не нужно настаивать на фанатической приверженности к вере в Бога, и они дали детям возможность строить жизнь по другим законам. Вот и разлетелись через несколько лет из их гнезда все птенцы, и только дедушка Тимофей Михайлович с бабушкой Ириной Анфиногеновной жили в своем домике до 1935 года. А в тридцать пятом бабушка умерла.

Невысокая, худенькая, всегда в тщательно наглаженном платочке, подвязанном у подбородка, вечная хлопотунья, без устали что-то делающая в доме - таким зафиксирован её облик мной, маленьким, в середине двадцатых годов; такая же - худенькая, даже словно ещё и усохшая, - в белом платочке, предстала она моему взору на фотографии через десять лет - в гробу, на снимке, присланном папе из Кузнецка его родными. В скорбном молчании окружили её близкие в момент проводов в последний путь...

Этой фотографии сейчас нет у меня, поэтому не могу сказать, кто стоял тогда у гроба бабушки, но, уверен, все родные, и кузнецкие, и московские, мои тёти и дядя Фадя с женой тётей Шурой путь из столицы в Кузнецк не дальний... Вот папа из Сибири приехать не смог - он так и не побывал на своей родине ни разу с того дня, когда покинул родительский кров в 1915 году.

(Начало на странице | 14 | 15 | *** Продолжение на странице | 17 | 18 | 19 | )