Документальная повесть Юрия Васильевича Сальникова "Мои милые предки". Глава "Лёва Апехтин"

ЛЁВА АПЕХТИН

Почему отдельной главой выделяю я рассказ об этом человеке из числа всех, окружавших Марию в молодости?

Потому что, несомненно, занимал он в её жизни тогда особое место.

Доказательств тому много, но наиболее выразительно, я бы даже сказал, загадочно-странно! звучит одна её запись, оставленная в состоянии, должно быть, необычайной взволнованности, неровным почерком, слабым карандашом на самой последней страничке миниатюрной книжицы 1911 года, 17 августа. Через день после того, как Василий вернулся из Тагила, и за два дня до того, как он поехал в «степь» на работы...

Вообще говоря, тётя всю жизнь до самого последнего своего часа исключительно бережно хранила всё, что было дорого ей, в том числе и всё, связанное с именем Лёвы Апехтина - его фотографии, письма, стихи и записи в её девичьих альбомах, изречения-шутки, рисунки.

Он вошёл в число знакомых семейства Лощиловых «на омском складе» в 1907 году, о чём сам напомнил посвящением на фотографии, подаренной в 1913 году главе дома отцу Марии, Семёну Семёновичу, моему дедушке. Об этом вкратце я уже рассказал, когда пытался охарактеризовать Апехтиных в сущности, мало что о них зная. И, наверное, можно было бы не возвращаться сейчас персонально к Лёве, но мне захотелось познакомить сегодняшнего читателя с тремя его письмами, присланными им из Санкт-Петербурга Марии как раз в том 1911 году. Эти письма не только дополняют картину дружеских взаимоотношений между людьми, связанными с кругом омских Лощиловых, но интересны и некоторыми деталями жизни того времени. Поэтому и не поднялась у меня рука просто отбросить их в сторону. Однако решающую роль сыграло и то, что они, конечно, непосредственно связаны с именем тёти, тогда ещё не «мадам Белофост», а «мадмуазель Лощиловой».

Первое из тех трех писем написано 26 марта 1911 года, когда Василий ещё «страдал» в Иркутске, а Мария умоляла его поскорее переехать в Омск. Сразу следует отметить, что она никогда не скрывала от жениха, что Лёва Апехтин - близкий друг в их родительском доме, и её друг тоже. В пору «дикого веселья» в 1910 году, когда она доходила чуть ли не до галлюцинаций, он был, по её же признанию, человеком, «который понимал её, как никто». Об этом она писала Василию же ещё 12 марта 1910 года: «Все наши не понимают, почему я могу так «веселиться» без тебя, и только один человек утешал и сделал много хорошего, стараясь развеселить». «Но представь, - жаловалась она тогда, после одного вечера, когда мне было особенно тоскливо, а я, наоборот, много дурила, прямо обезумела, и тётка Лидия смотрела на меня удивленными глазами, Лёва, сидя со мной, тоже стыдил меня за то, что я веду себя так, настраиваю себя на веселье, хотя на душе другое. Он был прав. А Валя, обиженная тем, что Лёва сидел всё-таки со мной, а не с ней, разозленная, ушла и нажаловалась маменьке, и на утро обе они объявили, что не люблю тебя. Почему вы так думаете? - спросила я. А потому, что так разговаривала с Лёвой! - Мне стало смешно и обидно: берутся судить о вещах, в которых ничего не понимают!»

(Продолжение на странице | 118 | 119 | 120 | 121 | 122 | 123 |)